Бонус от Анюты.
Название: Женщина.
Место действия: США, Чикаго
Время действия: лето 1934г
Женский портрет в стиле ар нуво Она словно пришла из его грез. Луис и сам не мог сказать, что было раньше: придумал он ее, а потом встретил, или сначала увидел, а потом поселил в своих мечтах.
Шел 1934 год. Джаз переименовался в «свинг» и стремительно набирал популярность в городе. На этом фоне жизнь Луиса оставалась размеренной и старомодной. Работа портовым грузчиком не приносила большого дохода, зато была знакомой, стабильной, давала доступ к светскому обществу и не занимала голову. На палубах его любимых пароходов все еще играли струнные ансамбли, и красивые пары в ресторане танцевали по вечерам не линди хоп, а вальс.
Еженедельные занятия на пианино продолжались. Хотя Эдвард в какой-то момент признался, что учить Луиса ему больше нечему, он всегда внимательно слушал его новые произведения, помогал с аккомпанементом и записью нотного текста. Кроме того, он снабжал Луиса пластинками, оплачивал их с матерью квартиру, а иногда проводил ученика в ложу академического театра, выдавая за своего слугу. Ради такого случая они оба очень красиво одевались и, пожалуй, ничем не отличались от молодых людей, катающихся в выходные по Миссисипи на яхтах.
На одном из первых таких выходов Луис снова увидел ее. Снова, потому что он был уверен, что уже видел ее раньше, если не знал всю жизнь. Юное, по-детски невинное личико девушки и ее плавные движения глубоко отпечатались в его памяти. Да, он знал, что никогда не посмеет даже приблизиться к ней, но ему это было и не нужно. Достаточно было видеть ее иногда в театре, чтобы милый образ был с ним всегда. Он представлял ее с арфой в руках, с распущенными волосами, тонкую, воздушную, как крылья бабочки. В другой раз она пела в хоре невинных ангелов, и ее голос, конечно, был самым прекрасным из всех. Потом он видел ее на палубе волшебного парусника или на волнах в кругу русалок. Она была его музой. С ней рождались самые прекрасные, самые нежные и проникновенные пьесы. С ней он чувствовал себя счастливым. Да в целом и сама жизнь нравилась ему: он был сыт, одет и имел возможность творить в свое удовольствие, если бы не одно обстоятельство.
В последний год его мама стала много пить. С тех пор, как Армстронг, чьи концерты она никогда не пропускала, покинул Чикаго, а вскоре после этого Эдвард перестал появляться у них дома, Рамла не знала, чем себя занять. Большую часть времени она просто прожигала на улице и в барах. Сыном она была недовольна, часто ругала, и порой ее гнев вынуждал его спасаться из дома бегством.
Неприятности этого дня начались как раз с семейной ссоры. Утром Луис сходил на рынок, задержался немного, чтобы поболтать с женой сапожника, помог развести уголь отцу своей подруги, потом вернулся домой и, поставив пластинку с концертом Вивальди, занялся приготовлением обеда. Напевая, он не заметил, как вошла мать.
Услышав в своем доме жизнерадостные переливы скрипок, Рамла обрушила недовольство жизнью на ни в чем не повинную пластинку. Запись была выдернута из-под иглы проигрывателя и безжалостно брошена на пол.
- Что ты делаешь? - Луис бросился подбирать осколки и тут же получил удар в плечо носком материнского ботинка. - За что?
- За все! - она возвышалась над ним, сидящим на корточках, широкая и гневная, - за меня, за тебя, за нас! За мою загубленную жизнь!
- В чем Вивальди виноват? - Луис все еще прижимал к груди то, что недавно было одним из его сокровищ, а Рамла уже крушила все, что удавалось найти.
- Ненавижу! - она распотрошила постель сына и одну за другой расколола все найденные под матрацем пластинки. - Ненавижу всю эту европейскую чушь! Они сделали из тебя бездушное чудовище! Тебе наплевать на меня, на себя, на свой народ. Ты только и делаешь, что лижешь задницы расфуфыренным белым ублюдкам! - Ненавижу! - оглядевшись по сторонам в поисках того, что еще можно разбить, Рамла перевернула грамофон, - Ты мог бы прославить нас. Мы могли жить, как короли! Но тебе ничего не нужно. Ты даже учиться не хочешь. О чем ты думаешь? Эду скоро надоест развлекаться с тобой, и что мы тогда будем делать? Вернемся на улицу?
Она бы еще долго бранилась и плакала, но Луис не стал ждать. Песню о несбывшихся материнских мечтах он слышал с самого детства и знал, что возражать бесполезно. Он лишь печально вздохнул и покинул свой разгромленный дом с его отчаявшейся хозяйкой. Он догадывался, что маму кто-то утром обидел, и что сейчас она бросится за утешением к бутылке, но не мог и не хотел ничего с этим делать. И конечно, она все еще злится на Эдварда. Рамла умудрилась очень сильно привязаться к белому пианисту, мучительно ревновала его к сыну, и, пожалуй, была бы даже рада, если бы Луис Эдварду надоел, как надоела ему она сама. Тогда они с сыном снова были бы вдвоем. Пусть бездомные и безработные, зато не зависимые от чужой милости.
- Сбегаешь? - неслось ему вслед. - Стесняешься своей матери? Я противна тебе, да? И катись! И можешь не возвращаться!
Кое в чем она была права, его мама. Не первый год Луис давал ей обещание поступить в музыкальный колледж и начать выступать, но каждый раз что-то мешало ему, чего-то не хватало. Он никогда не был готов. Музыка была его сокровищем, его тайной, и выносить ее на люди казалось ему расточительством. Белые не оценят - не тот уровень, а черные не поймут - не тот жанр. Он убедился в этом после нескольких осторожных попыток сыграть что-нибудь из своих произведений в разных развлекательно-питейных заведениях, где его безжалостно освистали. И все же... все же учиться дальше стоит. Пробродив по городу несколько часов, Луис так и не смирился с потерей пластинок, но дал себе обещание в этом году обязательно поступить в колледж.
Ближе к вечеру он пришел в порт. Старина Том как раз готовил к отплытию одну из самых красивых яхт, и Луис взялся ему помогать. Это ни с чем несравнимое удовольствие - разбудить яхту. Проверить все узлы, крепления и паруса, протереть запылившиеся поверхности и слушать, как нетерпеливо плещется за бортом вода.
От работы его отвлекло невероятное видение. По причалу шла Она. Прикрывшись зонтиком от низкого солнца она неуверенно двигалась вдоль линии воды, и постоянно оглядывалась, словно искала кого-то взглядом. Легкий ветерок шевелил за ее спиной складки воздушного платья, и Луис сразу представил себе трепещущие крылья стрекозы. Он мог поклясться, что слышал величественный голос органа и чувствовал сладкое благоухание роз. Тут же он представил ее на листе кувшинки, элегантно расположившуюся как в кресле на лепестках. И сотни маленьких эльфов летали вокруг и играли на флейтах. Он сам, конечно, был среди них, и она улыбалась ему.
Из грез его вывел окрик Тома:
- Ты там заснул что ли? Подвяжи ящики, кому говорю! Сейчас хозяин придет.
Луис нехотя повиновался указу. Уходя с палубы, он еще раз оглянулся на свою музу. Что она делает здесь одна? Приглашена на прогулку и явилась раньше срока? Увидит ли он ее сегодня снова?
По пути в трюм Луис ненадолго остановился у радиоприемника, чтобы включить музыку. Медленно поворачивая колесо настройки, он искал что-нибудь приятное для гостей, и вдруг на одном из каналов услышал очень знакомый мотив. Ему потребовалось время, чтобы осознать, что это его музыка. Кто-то играл одну за другой его последние пьесы. Вот оно - царство русалок, а потом он узнал скользящий по волнам парусник. В каждом произведении был свой образ, и пианист прекрасно их передавал. Или он настолько талантлив, что прочитал эти образы между нот, или же слышал исполнение автора. Луис был уверен, что играл он эти пьесы только Эдварду, и ноты тоже не показывал никому, кроме него. Да и кто еще мог их так сыграть? Открытие сильно огорчило его: Эдвард записал его произведения для радио, и ничего ему не сообщил. Доверие к учителю дало трещину.
- Ты привязал ящики или нет? - послышался недовольный голос Тома, - мистер Берсли уже здесь.
Луис оглянулся на восходящих по трапу гостей. Музы среди них не было.
Проводив в плавание яхту, Луис медленно пошел вдоль берега, поминутно оглядываясь по сторонам. От обиды на Эдварда и мать на сердце было тоскливо, и лишь прекрасный образ девушки парил над грустью нежным мотивом мечты. Куда она могла деться? Он достал флейту и, устроившись на краю одного из причалов, подобрал верхний мотив. Полюбовался закатом. Затем убрал флейту и направился в каморку за рестораном. Он надеялся, что там не заперто, и он сможет поделиться своей тоской с пианино.
Однако и тут его ждало разочарование. Из-за двери явственно слышалась музыка. И снова это была его музыка. Узнав произведение, Луис отдернул руку от двери и на цыпочках подошел к окну, откуда просачивалась тонкая полоска света. Уголок шторы зацепился за раму и, так как на улице уже темнело, а внутри горел свет, Луис имел возможность подглядывать, оставаясь незамеченным.
То, что он увидел, потрясло его до глубины души. Эдвард играл восьмую сонату, а за спиной пианиста стояла, смущаясь, Муза. Луис зажмурился, помотал головой и посмотрел еще раз. Так и есть. Закончив играть, Эдвард притянул девушку к себе и поцеловал. Затем усадил к себе на колени, продолжая покрывать поцелуями ее лицо, шею, нежные мочки ушей, наматывал на пальцы льняные локоны. Она трепетала в его объятиях, как бабочка в сачке, и сердце Луиса замирало при каждом ее движении.
- Пожалуйста, Эдвард, не губи ее, - шептал он, - Только не ее! Прошу тебя...
Но Эдвард не видел и не слышал его. Он действовал бережно и нежно, но вместе с тем вполне уверено. И вот уже его рука скользнула девушке под юбки, а Луис все стоял, смотрел и мысленно умолял его остановиться. Происходящее казалось ему катастрофой. Эта девушка с ее светящейся кожей и детским личиком - воплощение чистоты и невинности, неужели Эдвард этого не видит? Она смотрит на него с таким доверием! Вот сейчас он поймает этот взгляд и отойдет от нее с благоговением. Сейчас... Но этого не произошло. Когда они слились, Луис с такой яростью ударил кулаком по оконному стеклу, что оно разлетелось вдребезги. Внутри закричали.
Луис с удивлением рассматривал медленно капающую на землю кровь. Он не чувствовал боли.
Через пару минут из-за шторы показалось напряженное лицо Эдварда.
- Луи? - сначала удивился, а потом рассердился он. - Какого черта?
Но Луису было не до оправданий. Не обращая внимания на осколки стекла, он перемахнул через подоконник. Эдвард попятился, не сводя глаз с окровавленных рук нежданного гостя. Луис с удовлетворением прочел в его глазах страх. Сжимая кулаки, он двинулся вперед:
- Ты украл мою музыку!
- Я дал ей возможность жить!
- Ты продавал мои пьесы!
- И оплачивал твою квартиру...
- Ты разбил сердце моей матери!
- Я ей ничего не обещал, - Эдвард уперся спиной в стену и беспомощно шарил по ней ладонями.
- Ты... - последнего обвинения Луис не смог произнести вслух. Губы его дрогнули, он замахнулся.
Эдвард отвернул лицо и зажмурился, не пытаясь ни защищаться, ни оправдываться.
Луис не смог его ударить. Слишком многое их связывало. Несколько мгновений он стоял с поднятой рукой и смотрел на учителя. Для человека, застигнутого врасплох в такой неудачный момент, тот очень неплохо держался, и Луис смягчился. Гнев постепенно затухал, и рука стала медленно опускаться. Тут в очередной раз разбилось что-то стеклянное, и холодная вода потекла ему за воротник.
Медленно развернувшись, Луис увидел ее. Сжимая обеими руками горлышко разбитого графина, она смотрела на него своими огромными глазами решительно и сердито. Не трогательная и воздушная муза, нет. Женщина, защищающая любимого. Луису вдруг стало смешно. Волшебный образ разбился вместе с графином, и его почему-то было совсем не жаль.
- Всего лишь женщина, - произнес он и потерял сознание.